Андрей Журавлёв. Газета «Честное слово», 27 июня 2007 г.

Есть молодые актеры, требующие к себе особого внимания. Это так называемые «восходящие звезды». Они есть в каждом театре. Есть такой артист и в нашем театре оперетты. В его послужном списке за два сезона - Тасилло в «Марице», Командор в «Последней любви Дон-Жуана», Эдвин в «Сильве». Это Роман Ромашов.

- Роман, тебя называют в театре как-то любовно-уменьшительно - Ромочка, Ромик. Мне-то как обращаться?

- Да как хочешь, так и обращайся. Дело невелико. Мне только 28 лет.

- Ну что, будем говорить о твоем замечательном голосе?

- Ой, вот этого не надо. Ты знаешь, я как-то прочел статью гениального пианиста Генриха Нейгауза, статью давнюю, где он обращает внимание критиков на то, что не нужно захваливать певцов за их хорошие голоса, даже за очень хорошие. Ведь голос - всего лишь инструмент, который надо очень долго шлифовать, а потом только расставлять оценки. Вот и у Нейгауза был в квартире чудный инструмент марки «Бехштейн», но никому не приходило в голову поздравлять его с этим. К тому же я знаю столько бывших студентов с шикарными голосами, которые после консерватории исчезли неведомо куда.

- Хорошо, тогда, как водится - немножко о себе...

- С биографии? Пожалуйста. Родился в семье офицера и балерины в Улан-Удэ. Отец служил и в Казахстане, и в Сибири, мама и я ездили с ним, потом он погиб в одной из «горячих» точек, а я за одиннадцать лет обучения в школах сменил одиннадцать. Дед, полковник-ракетчик, служил в Омске.

- Ты хотел быть актером?

- Даже мысли не было. Мама хотела, чтобы я поехал учиться в Новосибирское хореографическое училище. Но у меня в голове была только военная тема. Я собирался или в Омское войсковое училище, или в Новосибирское командное. Пошел в военкомат, меня забраковали вчистую. Зрение было минус шесть, а сейчас уже и минус семь. Что было делать, я же ребенок театральный, мама танцевала и в Улан-Удэ, и в Челябинске, и в Омске, и в Новосибирской оперетте. Она предложила пойти попробоваться на актера драмы в наше училище. Я-то сам отбрыкивался от актерства. Собирался в строительный институт - показалось скучно, в институт связи - тоже не к душе пришлось. А в нархоз я бы не прошел по конкурсу. Сложно там было. А в театральное в 17 лет меня взяли на драматический факультет. Я очень хотел на оперетту, но там прием на актеров музкомедии раз в четыре года, а ждать я не хотел. Но и на драматическом факультете учат пению, я попал в класс к тогдашнему солисту нашего Оперного театра Владимиру Васильеву. А через год он попросил руководителя курса музкомедии Сергея Александровского посмотреть меня. Тот меня взял, но занятий у педагога драматического мастерства Горбушина я не оставил и в результате получил двойной, даже тройной диплом об окончании Театрального училища как драматический актер, актер кино и музыкальной комедии.

- А скажи, переход из драмы в музкомедию прошел безболезненно?

- Какое там! На драме нас учили ко всему относиться серьезно, дробить науку, грызть ее, система во всем была. А поверишь, после первого посещения занятий музкомедий я ночь прорыдал. Так показалось все легковесно, несерьезно. Потом только понял, что это не так, когда попривык.

- Говорят, у тебя недостатков нет?

- Ну конечно! Я ведь слабохарактерный. Даже курить бросить не могу. Между прочим, одноклассницы научили. Знаешь разговоры: «Ну какой ты мужик, если не куришь!». Я и купился на их доводы.

- А как тебе жилось в консерватории?

- Знаешь, очень комфортно. Я все пять лет проучился у Владимира Николаевича Урбановича. Меня прочили в оперу, но мечтал я только об оперетте. А ведь на выпускном Моцарта пел. Но если говорить по чести, то я ведь в консерваторию поступил еще и для того, чтобы остаться в общежитии консерватории. Ведь жилья у меня своего не было - мама уехала в Омск. Комнату давали в свое время ей, и я мог остаться без жилья. А я ведь 14 лет жил в общежитиях, и очень долго своего жилья у меня не было. Только когда пришел работать в театр, мне сняли квартиру, и ты будешь смеяться, но меня уже два года радует, что я могу два раза в день без всякой очереди и проблем принимать ванну, а то полжизни для меня это была невиданная роскошь.

- Твои любимые композиторы?

- Имре Кальман и Исаак Дунаевский.

- А драматические театры, симфоническая музыка?

- А в этом я слаб, но еще с училища я дал себе слово два раза в неделю ходить в городские драматические театры. И слово это до сих пор держу. А в симфонической музыке я очень полюбил Малера. Почему-то я его очень хорошо понимаю.

- Ну это неплохой выбор. А сам в камерных концертах выступаешь?

- Очень редко. Это же «вкусно» надо делать. А времени-то нет заниматься этим.

- Балет?

- Ой, обожаю. Ну мама все-таки балериной была. И тут для меня - «Лебединое озеро» и «Щелкунчик». В общем, вся классика.

- Со спортом дружишь?

- Занимался плаванием, греко-римской борьбой, боксом, бегом. И тут были кое-какие успехи. Рост к тому же 190, вес 90 кг.

- А к критике музыкальной как относишься?

- Ты знаешь, я как-то прочитал статью Бернарда Шоу «О музыке и музыкантах». Одну фразу я запомнил навеки, она очень едкая, но злободневна и по сей день. Там Шоу приводит одну цитату из статьи критика. Этот критик писал ее, видимо, для себя: «Постлюдия заканчивается органным пунктом на «ля» и кадансом, расширенным четырьмя аккордами, образующими арпеджио музыкального септаккорда, каждая ступень которого является техникой разрешения...». Ну чего тут кто поймет. А хорошую критику, доступную для простого понимания, люблю. Даже если меня ругают. Значит, наломал где-то сам.

- А как ты относишься к мюзиклам?

- Очень люблю старые - «Звезду и смерть Хоакина Мурьеты», «Юнону и Авось», ту, которую на виниловых пластинках доставал по великому блату. А вот «Нотр-Дам» не греет. Но народ-то ходит. Вот у нас в конце этого месяца, через два дня премьера мюзикла «Шведская спичка». По-моему, интересно.

- Ты там играешь?

- Да, главную роль - Дюковского. Но не на премьере.

- Почему?

- Ты сидишь рядом со мной, видишь забинтованную ногу, которая три недели была в гипсе, и спрашиваешь «почему».

- Извини, а что произошло?

- А произошла глупость, которую я связываю с суевериями. Я играл небольшую роль в спектакле «В джазе только девушки» и был одет в старый костюм работавшего у нас актера. Он и ростом повыше и поплотнее был. И вот когда я уже все сыграл, вышел на поклоны, запутался в плаще и непостижимым образом порвал себе связки на ноге. Вывод - не трогай костюмы других актеров.

- Ну, до свадьбы заживет твоя нога.

- Вот это ты в точку. Я шестого июля женюсь.

- И кто же избранница?

- Об этом я помолчу. Она учится на музыковеда. Скажу только, что она молода и прекрасна!