Общаясь с друзьями-коллегами в соцсети Facebook, я наткнулась на интересный пост одного новосибирского культурного обозревателя, которая выложила статью известного кинорежиссера Юрия Грымова «ПисАть или пИсать — вот в чем вопрос!» Режиссер возмущался тем фактом, что практически в самом начале спектакля героиня выходит на сцену и на глазах у зрителей справляет малую нужду

«Нельзя молчать! —  пишет Юрий Грымов. — Был на спектак-ле «Анна в тропиках». Прекрасный театр — с великим именем, с богатейшей историей — «Электротеатр Станиславский». Качество спектакля выношу за рамки — дело художника, дело вкуса. Художник может трактовать любые художественные произведения, как он хочет. Я никогда не был ханжой! Я — за авторское осмысление, за эксперимент в театре! Но в данном случае я хочу быть МЕГАконсерватором. Потерян здравый смысл...

На сцене — джаз-ансамбль, двадцать человек артистов, которые оканчивали театральные училища. Почему никто из них не отказался в этом участвовать, не снял свою фамилию с афиши? Я знал и знаю многих актеров, которые перед выходом на сцену кланяются, здороваются со сценой, уважая традиции театра. Сам испытываю пиетет, когда выхожу на сцену. Огромный труд создать на сцене живой МИР для живых людей в зале, но если на театральной сцене писают, то в зале должны сидеть НЕ ЖИВЫЕ ЛЮДИ.

Где я? В закрытом секретном клубе с тремя XXX? На пип-шоу? Нет. Я — в государственном театре с большим именем. В фойе — лица заслуженных артистов, режиссеров. Коренев, заслуженный артист, ветеран театра, при котором случился актерский бунт, уволивший одного худрука, другого худрука. И вдруг происходит ТАКОЕ. И тихо...

Кто это поставил? Новичок?.. Случайный человек?.. Нет. Александр Огарев работал главным режиссером Краснодарского академического театра, главным режиссером Томского областного театра драмы... Видимо, приехал «покорять Москву»... Может быть, подумал, что «здесь так носят», что так выглядит современное искусство и современный московский театр? Но ведь Борис Юхананов, художественный руководитель, одобрил постановку, под этим подписалось Министерство культуры, назначив художественного руководителя, под этим подписалось Правительство РФ, выделив деньги из бюджета.

Прекрасно, что государство выделяет деньги на эксперименты! Пусть художник экспериментирует над собой! Но если эксперимент — это «написать на сцене», то это эксперимент надо мной, зрителем».

Сам театр оправдал свой «эксперимент» художественным решением, заявив, что происходящее на сцене на самом деле — имитация действия, а не «само действие как таковое».

Корреспонденту газеты «Честное слово» не удалось найти в интернете видео спектакля «Анна в тропиках» — скорее всего, его туда и не выкладывали, чтобы не нарушать авторские права и не терять будущих зрителей, а значит — выручку от продажи билетов.

Однако нашей целью и не является проникновение в ход сюжетного действия. Хотя стоит заметить, что в спектакле задействован сам Лев Толстой! Так, согласно сценарию произведения (а спектакль поставлен по одноименной пьесе, получившей Пулитцеровскую премию!), работникам табачной фабрики читают вслух «Анну Каренину».

Мы не видели спектакля — речь идет о самом ФАКТЕ эпатирования зрителей путем  публичного свершения физиологического отправления.

Газета «Честное слово» решила провести опрос местных культурных деятелей и выяснить их точку зрения на инцидент в «Электротеатре Станиславский». Мы слегка варьировали вопросы, обращаясь к каждому из экспертов.

Свой вопрос о ситуации со спектаклем «Анна в тропиках» мы сформулировали новосибирскому театральному продюсеру Анастасии Журавлевой, задав его таким образом:

— Должно ли искусство отступать от нравственности? Оно идет в ногу с нравственностью или оно не зависит от нравственности? И есть ли какая-то грань, через которую искусство не должно переступать?

— Я не видела спектакля и на примере этого спектакля, который вы называете, не готова это обсуждать. Я полагаю, что есть очень большая разница (хотим заметить, что, тем не менее, А. Журавлева кое-что прокомментировала. — Прим. редакции) между моралью и нравственностью. Это тонкая грань, но она есть. Мне кажется, что судить о том, нравственно или безнравственно произведение, нужно по всему произведению, потому что важен контекст. Когда вы вырываете любой эпизод из контекста, он может быть оскорбительным. И наоборот: когда вы видите весь спектакль, вы можете понимать, что это может быть куда более нравственно, чем кажется, когда вы выдергиваете какую-то картинку.

Безусловно, само понятие нравственности  не описано точно и является очень субъективной категорией. Поэтому я полагаю, что в моей практике не доводилось видеть безнравственных произведений.

Приводим беседу с Сергеем  Самойленко, искусствоведом, арт-критиком, поэтом и журналистом:

— Если примут закон об осквернении классики — все, это конец: в театры можно уже будет не ходить.

Причем это совершенная глупость, ведь любое исполнение — это интерпретация. И не бывает классики, которая поставлена так, как она написана, потому что любой режиссерский подход — это интерпретация. Невозможно прочитать «Евгения Онегина» так, как его читали во времена Пушкина. Каких-то вещей мы все равно не улавливаем, а что-то привносим свое.

Осовременивание сюжетов родилось же не вчера. Вы посмотрите на живопись Возрождения: там же художники вписывают священные библейские сюжеты в  свой контекст, в те антуражи, одевают героев библейских историй в современные им одежды, придают им черты своих современников. А мы молимся на эту классику! Нас же этой классикой бьют по голове! Это просто дремучесть и неграмотность.

— Вот вы говорите о цензуре. А должны быть какие-то границы у современного искусства? Где понятие морали, какой-то этики, применительные к современному искусству?

— Я могу процитировать Пушкина: «Поэзия выше нравственности — или, по крайней мере, совсем иное дело». Неприменимы к произведению искусства в чистом виде моральные требования. Это ИСКУССТВО. Это воображаемый мир, это немножко созданный мир. Да, искусство, конечно, может учить чему-то, но не напрямую, это не проповедь.

— Один английский художник африканского происхождения создает картины при помощи слоновьего навоза. Так, он выложил из этого навоза изображение Девы Марии.  Это что — оскорбление или нет? Не знаю.

Есть старая средневековая легенда о том, как жонглер пришел в собор и перед ликом Девы не знал, чем ей угодить, потому что молиться он не умел. И тогда он стал жонглировать. И Дева его простила за все, отпустила грехи. Нет оскорбления в искусстве. Настоящие ценности — они не оскорбляют. Настоящую веру невозможно оскорбить. Бог поругаем не бывает. Значит, слаба вера, если вы оскорбляетесь за Бога.

— Вы сказали, что искусство не может быть оскорбительным. А как вы тогда отнесетесь к инциденту в «Электротеатре Станиславский» в Москве? Является ли это оскорблением женщины? К тому же многие зрители уходили…

— Я спектакля не видел. Может, этого требовал  контекст... Я понимаю, что некоторые особо нежные зрители, наверное, там могут оскорбиться. Но, по-моему, совершенно зря, потому что то, что происходит на сцене, — это все немного другое. А не оскорбляет, когда у нас сколько угодно в подворотнях и подъездах справляют малую нужду? Что у нас мат звучит на каждом углу? Мне вот ЭТО неприятно слышать. А когда в театре в нужном месте и в нужное время все это звучит и все это сделано — не знаю…

— Если актриса сама это делает — почему это унижение?! Если она соглашается, если она играет…

— На Западе  это вообще не работает. Там большая проблема в том, что шокировать-то никого нельзя. Допустим, современный танец там могут танцевать совершенно обнаженными. Ну что такое: человеческое тело — оно и есть человеческое тело. Обнаженную натуру сколько угодно рисовали. Что же, мы будем на Венеру трусы надевать сейчас?

Я считаю, что художник сам себе ставит пределы и ограничения. Если он не чувствует этих пределов, не видит берегов, что это неуместно и плохо, — ну, значит, перед нами плохой художник. Но с этим можно бороться не запретами, не судом — обсуждением, рублем. Или хочешь и ходишь, или не ходишь.

— То есть все-таки мы пришли к тому, что должно быть какое-то ограничение?

— Нет, не должно! Художник сам себе создает границы. Как говорил Пушкин: «Ты сам свой высший суд»... Нельзя отгораживаться от мира, нельзя подавлять свободу и слова,  и творчества. Если свободы не будет, страна обречена.

Заслуженной артистке России, главному хормейстеру Новосибирского театра музыкальной комедии Татьяне Горбенко мы задали в этой связи вопрос, отделимо ли искусство от нравственности:

— Вопрос нравственности сейчас как никогда актуален. Лично мне кажется, что планка нравственности в последнее время резко падает — как в быту, так и в искусстве. И, что самое печальное, то, что безнравственно, считается модным и современным. А ведь понятие морали и нравственности закладывается с детства. Лично я выросла на спектаклях классического репертуара оперного театра, в котором работал мой папа. Классика — этот тот репертуар, который как раз несет нравственное — разумное, доброе, вечное. Я не против экспериментов, но все-таки искусство должно нести нравственно-воспитательное начало. Ведь есть подрастающее поколение, которое должно понимать, что такое эстетика, что такое культура, и искусство в этом играет главенствующую роль. Именно поэтому режиссер-постановщик должен четко ощущать грань, за которую нельзя заступать, четко понимать, что можно делать на сцене, а чего нельзя.  И, конечно, нужно учитывать, что, к сожалению, для всех эта грань разная и разные мерила нравственности. Ведь время идет, люди меняются, меняется общество и система взаимоотношений в нем,  меняются, казалось бы, вечные и константные понятия. То, что не нравится лично мне, кого-то может вполне устроить.

— Лично для меня понятие «нравственность» тесно связано с ощущением личной свободы, а точнее, с ее границами: твоя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого человека. Поэтому, в первую очередь, именно в искусстве, в нашем случае в искусстве театральном, нравственность и духовность должны быть на первом месте — ведь на сцену смотрят зрители, каждый из которых обладает собственной личной свободой, границы которой нарушать безнравственно. В сердце каждого человека, а человека искусства особенно, должен звучать некий камертон порядочности, не позволяющий заходить за красную линию добра и зла.

Я воспитана и живу в окружении людей, ориентированных на приличное поведение в обществе. И мне как актрисе повезло работать с режиссерами умными, тонкими, деликатными. А арсенал выразительных средств в театре и без того весьма велик и абсолютно достаточен для выражения любой мысли и эмоции. И для  этого совершенно не обязательно прибегать к эпатажу. 

Оригинал: http://www.chslovo.com/articles/8917238/