Ирина Ульянина. "Новая Сибирь", март 2011 г.

Новый главный дирижер театра музыкальной комедии по-прежнему ведет репертуар НГАТОиБ, где работает со студенческих лет. Он не сидит на двух стульях, а стоит за двумя пультами, демонстрируя безграничность творческих возможностей.

АЛЕКСАНДР Сергеевич отвечает всем требованиям, которые работодатели обычно предъявляют к соискателям вакансий. Мне всегда казалась несколько абсурдной формулировка «молодой, но с опытом работы по специальности», а он реально и молод, и опытен. Кроме того, стрессоустойчив, без вредных привычек, наконец, талантлив, наделен огромным творческим потенциалом. Прекрасно понимаю директора музкомедии Леонида Михайловича Кипниса, пригласившего именно Новикова перед началом сезона на важнейшую, ключевую для музыкального театра должность, когда уволился и уехал в Екатеринбург Эхтибар Ахмедов, служивший главным дирижером ровно 20 лет.

Кадровые перемены априори легкими не бывают. К Ахмедову — темпераментному, эффектному, жизнерадостному, как сам жанр оперетты, успели привыкнуть и артисты оркестра, и солисты, хор и балет. «Привычка свыше нам дана, замена счастию она». Новичок Новиков вынужден был выдержать сравнение с предшественником и справился с этим испытанием достойно, более того, легко и естественно. Ни к каким популистским мерам не прибегал, оставался самим собой — добрейшим человеком, которому не свойственно повышать голос, раздражаться по мелочам или гневаться, если что-то на репетициях не получается. Наоборот, его излюбленной, характерной репликой является: «Ничего страшного, не волнуйтесь, давайте попробуем еще раз». В оркестре 34-летнего дирижера, статью и обликом похожего на Петра I, не просто приняли, проникнувшись уважением к его профессионализму, а и полюбили.

— Александр Сергеевич, заранее извиняюсь за повышенное любопытство, но не терпится забросать вас вопросами. Первый: для вас приглашение в музкомедию было неожиданностью? Второй: не было ли у вас, дирижировавшего классическими операми и балетами, предубеждения перед опереттой? Может, разумнее было дожидаться своего часа в НГАТОиБ, где наблюдается кадровая ротация, есть перспектива роста? Третий: как вы оцениваете уровень оркестра, уровень НТМК?

— Приглашения я действительно не ждал, но сразу для себя решил, что поступаю на работу в театр музыкальной комедии не на один день, не на один год, а надолго и всерьез. ПОТОМУ что коллектив подкупил меня отсутствием безразличия — качества, которое мне очень не нравится в людях, и которое, к сожалению, часто встречается и в творческой среде. Главная черта оркестра НТМК — искренняя заинтересованность в результате работы. Музыканты готовы репетировать сколько угодно, чтобы добиться слаженного, выразительного звучания, точной расстановки акцентов.

— Отчего возникает безразличие? Наверное, из отсутствия материальной заинтересованности? Сыграй плохо, сыграй отменно — зарплата от этого не меняется. Как я понимаю, вы цените такие несколько устаревшие понятия, исчезающие качества, как добросовестность, энтузиазм, преданность делу.

— Да, безусловно. И я не думаю, что эти понятия когда-нибудь устареют — без них невозможен прогресс. Еще я дорожу единомыслием. Воспринимаю всех артистов оркестра как своих единомышленников, ведь у нас действительно общие задачи. Их можно сформулировать как стремление соответствовать высокому исполнительскому уровню. А что касается отношения к оперетте... Нет, никакой стены предубеждений у меня на этот счет не было, никогда не думал об оперетте свысока. Есть музыка, и есть определенные музыкальные жанры. Опера и оперетта прекрасны по-своему, надо суметь донести их красоту, замысел композиторов в полном объеме.

— Есть поговорка «новая метла по-новому метет». Вы, заступив на пост, точнее, встав за дирижерский пульт, стремились что-то изменить в театре?

— Нет, спонтанное реформаторство и уж тем более репрессивные меры вообще, я считаю, неуместны. Это неправильно — прийти и заявить: отныне мы будем делать не так, как раньше, а по-новому, по-моему. Театр же возник не на пустом месте, у него 52-летняя история, и надо опираться на его заслуги, на сложившиеся традиции, дорожить преемственностью поколений. В музкомедии такая преемственность есть. По-моему, замечательно, что в труппе много ветеранов сцены — это народные артисты России Иван Ромашко, Ольга Титкова, опытный режиссер Элеонора Титкова, замечательный хормейстер Татьяна Горбенко и другие. Они как своеобразный камертон. Хранители традиций являются живыми носителями некоего эталона исполнительства, к которому должны стремиться молодые. К тому же наш «золотой фонд» много сил отдает для обучения начинающих солистов. Учат их не только правильно брать дыхание, высокие или низкие ноты, но и передают своего рода кодекс чести, правила поведения, отношение к ролям. Меня они тоже учат.

— Саша, а в оркестре есть преемственность, есть артисты, работающие династиями?

— Нет. Среди музыкантов, в отличие от драматических актеров, династийность — редкость. В оркестре много виртуозных инструменталистов с большим стажем.

— Согласитесь ли вы со мной в наблюдении, что люди искусства честолюбивы и ранимы, к ним требуются особый подход, деликатность, тактичность. Иными словами, дирижер должен быть и психологом, чтобы сохранять равновесие, создавать благоприятный климат в оркестре.

— Соглашусь, хотя не уверен, что я преуспел в психологии. Скорее, вы — тонкий психолог, вам удается вести беседу с задушевными интонациями, в доверительном тоне.

— Ой, не смущайте... Давайте поговорим об учебе. Вам повезло с педагогами. Знаю, когда вы учились в Новосибирской консерватории имени Глинки по специальности оперно-симфонического дирижирования, вашими мастерами были маэстро Кац, Сергей Владимирович Калагин. Колоссы, титаны.

— Изложу по порядку. Мне сначала повезло с учителями в музыкальной школе и музыкальном училище. Я ведь в детстве был настоящим оболтусом, вовсе не хотел пиликать на скрипке, а хотел гонять футбол, учиться курить с пацанами во дворе, мечтал о мотоцикле и прочих мальчишеских радостях, а не о том, чтобы учить уроки. Мое детство прошло в Кургане, где среда отнюдь не располагала к музыкальному образованию, каким-то там великим стремлениям, выходящим за рамки общепринятых обывательских представлений о счастье, успехе, престиже. Все было достаточно просто, примитивно и грубо. И я, особенно в подростковом возрасте, постоянно намеревался бросить музшколу, жить вольготно, но педагоги настойчиво уговаривали: «Саша, потерпи, учись, старайся. Чего там? — всего три, два, полтора года осталось, и окончишь, диплом музыкальной школы получишь». Они меня реально прямо за уши тянули. Благодаря этим сердечным, воистину святым женщинам — учительницам по классу скрипки, общего фортепиано, сольфеджио, музлитературы, — я окончил школу с хорошими отметками и получил направление в музучилище, куда поступил сначала на дирижерско-хоровое отделение, а потом и на второй факультет — исполнительский. Вот тогда и увлекся музыкой всерьез. Занимался за инструментом по 16 часов в сутки, иногда оставался ночевать в училище, вернее, не ночевать, а разучивать, к примеру, этюды Шопена ночь напролет. Играл с большим азартом, с подъемом. Люди из соседних домов «вешались», звонили в милицию, потому что не давал им спать. Ложился под утро в абсолютном изнеможении прямо там же, в кабинете фортепиано, и слышал сквозь сон, как мой педагог просила пришедших на занятие студентов: «Говорите тише, играйте тише, видите, Саша Новиков спит?» А еще она носила мне из дома бутерброды, понимая, что я к себе домой на завтрак не успеваю, не попаду. До сих пор удивляюсь, что во мне нашли педагоги? Как им удавалось жить светлыми, благородными помыслами, которые в их окружении никто и не мог по достоинству оценить.

— Полагаю, ими руководили все те же старые заповеди «Учитель, воспитай ученика!», точно не помню, но есть древнегреческое выражение о том, что ученик должен превзойти своего учителя. Я думаю, они разглядели ваши способности, дарование и помогли выпестовать из них талант.

У вас абсолютный слух?

— Отнюдь не абсолютный. Да абсолютный слух дирижеру и не нужен, он скорее мешает, чем помогает. Понимаете, Ирина, людям с идеальным слухом любое звуковое несовершенство «режет» ухо, смущает, сбивает с толку. Идеальное звучание достигается крайне редко.

— А можно провести такую аналогию: как нет идеальных людей, так нет и идеального звучания? Но стремиться к идеалу нужно.

— Можно! Стремиться нужно, даже необходимо. Вот вы упомянули Арнольда Михайловича Каца, а...

— Извините, что перебиваю. Кац однажды поведал мне поразительную вещь. Сказал, что дирижер — очень полезная для здоровья профессия.

— Чем же она полезна?

— Во-первых, дирижер много двигается, машет палочкой, гнется, почти танцуя за пультом. Печальные последствия гиподинамии, хондроз шейного отдела и разных участков позвоночника ему точно не грозят. Во-вторых, он сбрасывает негативную энергию в оркестр, психологически разгружается, как бы освежается, возрождается, испытывая воодушевление и вдохновение. Разве не так?

— Движение да, полезно. А насчет энергии... Я ничего отрицательного в оркестр не сбрасываю, у меня, кажется, вообще нет отрицательной энергии, только положительная. Я всегда во время спектакля увлекаюсь музыкой и обожаю тех, кто ее исполняет. Вернее, изначально я стремлюсь передать свое увлечение музыкой исполнителям, а затем их обожаю, потому что мы достигли единения, единомыслия, о котором уже говорил.

— У Арнольда Михайловича, мне думается, тоже не было избытка отрицательной энергии или эмоций, он, наверное, так сказал для простоты понимания. Никому не удается жить в стерильно чистом мире, избавленном от внешних событий, переживаний из-за каких-либо чужих поступков или социальных явлений, вызывающих возмущение, негодование, внутренний протест. А дирижер, общающийся с внешним миром посредством великих сочинений, способен через музыку освободиться от суетного, мелкого, мерзкого, низкого. Достичь блаженства, передать его слушателям. Когда я вас перебила, вы о чем хотели сказать?

— Кроме Каца и Калагина у меня был и такой наставник, как выдающийся дирижер Алексей Людмилин. В Новосибирскую консерваторию я поступил после службы в армии.

— Значит, как иногородний, жили в общежитии? Тоже нелегко, вернее, некомфортно.

— Нет, ничего страшного, после армии все воспринимается легким. Впрочем, служил я в авиационных войсках в Курганской области, играл в концертном оркестре, где освоил саксофон, полюбил духовые инструменты. В казарменном быту априори мало приятного, но я, по крайней мере, не разлучался с музыкой. Служба прошла терпимо. А из армии меня дождалась любимая девушка. Мы познакомились в музучилище, Ирина младше меня, училась на вокальном отделении. К тому времени, как я отслужил, она окончила училище, мы поженились и вместе поехали в Новосибирск. Поступили в консерваторию. Мне нужно было не только учиться, а и нести ответственность за материальное благополучие семьи. Помог Евгений Волынский, очередной дирижер оперного театра. Вы удивитесь, но он тоже родом из Кургана, и в Новосибирск, в консерваторию нас отправила с благословением одна и та же педагог, удивительная и восхитительная Наталья Анатольевна Мироненко.

— Тесен мир.

— Женя Волынский впервые привел меня в Новосибирский оперный театр, и я испытал, пожалуй, самое сильное впечатление, граничащее с потрясением. Огромный зал, античные скульптуры в нишах, яруса, красный бархат кресел, огромная хрустальная люстра. До того я ничего красивее, величественнее в своей жизни не видел. Сразу цель, мечта определилась: хочу здесь работать!.. И она довольно быстро сбылась. Из оркестра уволился суфлер, Волынский подтолкнул меня, первокурсника, не имеющего не только опыта, а и малейшего представления о повседневной деятельности настоящего оркестра академического театра, барахтаться, как щенку.

— Хочешь — плыви, не можешь — тони, так?

— Так точно. От стресса я врубился, быстро научился и пошло. Параллельно с учебой работал над выпуском опер «Травиата», «Царская невеста», «Пиковая дама». Первым спектаклем, которым дирижировал, был детский — опера-сказка «Стойкий оловянный солдатик» С. Баневича. Когда Дмитрий Черняков ставил «Молодого Давида» В. Кобекина, посчастливилось плотно сотрудничать с Алексеем Людмилиным, бывшим тогда главным дирижером НГАТОиБ. Сейчас вспоминаю о том напряженном периоде, как о счастливейшем времени. А Людмилина наряду с Кацем и Калагиным считаю своим учителем.

— По сути, вся наша жизнь — ученичество. Мне очень нравится, что вы благодарны своим педагогам. Меня, неофита, тоже восхищает личность Людмилина, а вам, профессионалу, он что дал?

— У Алексея Анатольевича при его обширных, доскональных знаниях на редкость незашоренное, адекватное мышление, он обладает утонченным вкусом и притом своим видением любого конкретного произведения, отчего и возникают уникальные трактовки. Вот есть дирижеры артистичные, что называется, харизматичные, — это, например, Владимир Спиваков, тот же Теодор Курентзис, покинувший наш театр, художественный лидер Мариинского театра Валерий Гергиев. Мне доводилось выступать в Мариинке, сотрудничать с его оркестром, и, уж поверьте, наш оркестр ничуть не уступает. Но я отвлекся. Людмилин не стремился к внешней эффектности, он не столько артистичен, сколько аристократично сдержан. А на репетициях работает так страстно, рьяно, так досконально, четко прорабатывает ткань будущего спектакля, что сбоев возникнуть не может.

— Кое-кто жаловался, что Людмилин бывал резок, капризен, что он излишне требователен.

— Он требователен по делу, без требовательности ничего не достигнешь. Я ему все прощаю: порой Алексей Анатольевич плохо себя чувствовал, но, преодолевая недомогание, добивался результата, выжимал максимум возможностей из оркестра. Справлялся, кажется, с невыполнимыми задачами.

— Спасибо вам за это признание. Оно отметает лишние вопросы. А скажите, Саша, раз вы всегда, дирижируя, увлекаетесь музыкой (будь то опера или оперетта), вам трудно бывает успокоиться после спектакля, забыться и заснуть? Спрашиваю потому, что мне — просто зрителю — после хороших спектаклей порой не удается отрешиться от будоражащих впечатлений. Чем лучше спектакль, тем круче бессонница.

— Я не могу себе позволить такую роскошь, как бессонница, поскольку каждое утро вынужден рано вставать и идти на репетицию с ясной головой, имея силы. И практически каждый вечер я дирижирую спектаклем. В НГАТОиБ подвели итоги за прошлый год, и оказалось, что в 2010-м я отработал максимальное количество спектаклей.

— Балетов?

— Почему балетов?

— Ну, у вас сложилась репутация лучшего дирижера балетных спектаклей.

— На самом деле, лучшим был Андрей Данилов, который вел, например, «Золушку» Прокофьева, просто так сложилось после его отъезда, что я должен был заменить.

— Вы как будто оправдываетесь. Зачем? Это нормальное течение жизни. Сегодня один в фаворе, завтра другой на коне. Расскажите лучше, что вы с собой делаете, чтобы набраться сил после трудного вечернего спектакля для нового «рывка»?

— Ничего особенного. Иду домой пешком, напеваю что-нибудь из партитур. Смотрю на небо, на звезды, на природу, дышу воздухом, заставляя себя переключиться с искусства на жизнь.

— У вас есть какие-нибудь фирменные техники, секреты?

— Есть необходимость — вот и весь секрет. Это не значит, что я уж совсем бесчувственный, неэмоциональный. Нет, я, конечно, очень дорожу особым приподнятым состоянием после удачно сыгранного спектакля, но останавливаю себя, сознавая, что сегодняшний успех — не предел, завтра вновь предстоит выступление. Волевым усилием заставляю себя угомониться, зная, что утром надо рано встать и снова работать.

— А вы жаворонок или сова? Утро добрым бывает?

— Добрым бывает раннее летнее утро, когда отправляешься на рыбалку.

— И все же ловлю вас на слове «иду домой, напеваю». Я слышала, как вы не напевали, а в «полный рост» пели на банкете после бенефиса Владимира Вальвачева: «Вези меня, извозчик, по гулкой мостовой». Песни из репертуара шансонье Александра Новикова, вашего тезки.

— Я выучил его репертуар, поскольку он — тезка. А вы еще подозревали меня в снобизме по отношению к «низким» жанрам!

— Да я не подозревала, а просто провоцировала вас на откровения. Убедилась, что вы зарыли в землю певческий талант. У вас, Александр Сергеевич, есть и вокальные данные, и артистизм, преломленный в проникновенности пения. Российскую эстраду вы точно обеднили из-за личной скромности.

— Ирина, лучше не хвалите, а то зазнаюсь. Ладно, допустим, я не стал развивать певческие способности, зато моя жена — ваша тезка Ирина Новикова — стала солисткой оперного театра, я сам заслушиваюсь, когда она исполняет партии.

— А для вас, для вашей славной, дружной семьи существуют иные радости, кроме служения искусству?

— Разумеется. Мы очень любим встречаться с друзьями, не имеющими отношения к искусству, разговаривать на общечеловеческие темы, а потом с новой тягой, с новой страстью окунаться в работу, в искусство.

— О! Так это и есть счастье взаимопонимания.