МАРИНА АХМЕДОВА: НИКТО НЕ ВИДЕЛ МОИХ СЛЕЗ
МАРИНА АХМЕДОВА: НИКТО НЕ ВИДЕЛ МОИХ СЛЕЗ

Дата публикации: 7 Июня 2013

Ирина УЛЬЯНИНА. «Новая Сибирь», 07 июня 2013 г.

Минувшей весной ведущая актриса театра музыкальной комедии Марина Ахмедова удостоилась почетного звания заслуженной артистки РФ. В комментариях по этому достойному поводу кратко сообщалось, что Марина Гамидовна за 20 лет работы в театре создала более 30 ролей. Казалось бы, не выдающаяся статистика, если не учитывать качество ролей Ахмедовой. Кроме того, цифры не точны — она служит в труппе с 1990 года, и за 23 сезона редкая премьера обходилась без участия этой миниатюрной красавицы с потрясающим лирико-колоратурным сопрано.

— Мариночка, я поздравляю тебя с заслуженным почетным званием. Оно для меня — повод высказать, наконец, как часто я тобой восхищалась, сидя в зрительном зале. Для меня любимейшая из твоих ролей — Виолетта в «Фиалке Монмартра» Кальмана. Я думаю, мало кто из исполнительниц по всей России так упоительно воплощал чувства и сомнения юной романтической героини в заоблачно высоких звуках. У тебя был поистине «серебряный бубенец во рту», как выражалась твоя тезка Марина Цветаева.

— Спасибо за поздравления и эти неожиданные похвалы моей «фиалке». Конечно, я любила эту роль, она мне трудно досталась — юную Виолетту я играла в возрасте, приближающемуся к среднему. Отнюдь не дебютанткой. Но у меня много любимых ролей — это и Адель в «Летучей мыши», Стасси в «Сильве», Валентина в «Веселой вдове» Легара — в той, прежней постановке, осуществленной Элеонорой Ивановной Титковой. Я купалась в этом материале, ощущала себя комфортно, свободно. «Парижские анекдоты» Оффенбаха мне тоже дороги, да многие, многие классические оперетты, заставлявшие меня с нетерпением дождаться выхода на сцену.

— Я, собственно, не стремилась отпустить комплимент. Наоборот, хочется добраться до сути. Извини, но готовлю неприятный вопрос: у тебя при изумительных вокальных и внешних данных все же есть некоторый недостаток — маленький рост, невыигрышный для сцены. Ты рисковала застрять в амплуа субретки, а еще стать вечной Золушкой — в смысле, играть главных и заглавных персонажей в сказках, в детских утренниках. Как, благодаря чему ты в свое время вышла в героини? Всегда ли у тебя был такой роскошный голос?

— К сказкам я, кстати, положительно отношусь, с удовольствием играла Золушку, Белоснежку и Муху-Цокотуху, и царевен, и цыпленка. Но, конечно, вершинами считала героинь. Большинство из лирических героинь, которых хотелось исполнить, так и остались недосягаемыми, прошли мимо меня. Сейчас предлагают по большей части острохарактерные роли. Дело не в жанре, не в амплуа, любая роль может стать благодатной при хорошем музыкальном и драматургическом материале и интересных режиссерских задачах.

Отвечая на второй вопрос, скажу, что природных вокальных данных мало, недостаточно. Голос надо развивать, тренировать, учиться извлекать красивый стройный звук. Данные у меня были с детства, сколько себя помню, всегда пела. Родители как-то не придавали этому значения, меня поступить в музучилище надоумила родственница, неравнодушная к музыке. Образование, полученное в Баку, я считаю слабым. У меня была такая жесткая, мрачная, нелюдимая учительница, что, видя выражение ее лица, у меня связки сжимались, комок в горле вставал. Значительно свободнее я чувствовала себя в Бакинском театре музыкальной комедии, но это были ужасные времена, конец 80-х, когда все разваливалось, в том числе и наш театр. Здание закрыли на реконструкцию, а ремонту конца не предвиделось. Мы выступали по разным ДК, и очень трудно было сохранять уровень спектаклей, привлекать публику.

— В тот период, неблагополучный для Азербайджана и для всего СССР, у вас и возникла взаимная любовь с дирижером Ахмедовым?

— Да. Мы с Эхтибаром поженились практически сразу после объяснения в любви, и вскоре ему поступило предложение работать в Новосибирском театре музкомедии. Это приглашение последовало как алаверды после успешных гастролей 1988 года, так называемого «поезда дружбы», от дирижера Якова Алексаняна, тоже бакинца, работавшего в Новосибирске.

— И вы недолго думая поехали в Сибирь? По-моему, здесь театральная ситуация на старте 90-х не отличалась от «средней температуры» по стране.

— Конечно, не отличалась, уже существовала проблема со снижением зрительского интереса, но нам казалось, если мы вместе, то проблем нет. Что было явно лучше в Новосибирске — это труппа, очень сильная, хорошо подготовленная. Меня приняли артисткой хора, которым, как и сейчас, руководила Татьяна Евгеньевна Горбенко, которую я очень ценю и уважаю. Но я даже в хоре чувствовала себя несколько неуверенно, потому начала брать уроки вокала у педагога Галины Александровны Зайцевой, которая, наконец, меня раскрепостила и восполнила пробелы школы, образования в Бакинском музучилище. Для меня открытием было, что в Новосибирской музкомедии хор танцевал, как балет. Главным балетмейстером был Георгий Ерасек. Знаешь его?

— Как не знать? Впоследствии он возглавил студию пластики в «Глобусе».

— А в музкомедии он требовал от хора такой же подвижности, грациозности, синхронности движений, как от балета. На самом деле, трудно одновременно петь и танцевать, что мы делали в спектаклях «Сердце корсиканки», «Страсти святого Микаэля», «Свадьба в Малиновке». Но именно Георгий Вячеславович через преодоление статики подвел меня к освоению некоторых законов драматической игры, когда внешнее движение адекватно внутренним движениям.

— Полагаю, вообще было нелегко адаптироваться в другом климате, в других условиях.

— Да, нам потребовалось время, чтобы привыкнуть к холодному климату, а главное, к другой ментальности.

— Сибиряки показались суровыми?

— Не столько суровыми, сколько прямолинейными, резкими. У нас в Баку принято улыбаться, держаться вежливо, со всеми поддерживать хорошие ровные отношения. А тут мало того, что на улице морозы, в театре во всех помещениях было очень холодно — с крыши так «сифонило», что нас, артистов, просто сдувало. На сцене температура близится к нулю, а ты в декольтированном платье... Естественно, я, как и все, была хронически простужена. И психологически было сложно оттого, что коллеги ко мне поначалу относились с предубеждением, считали, если я жена главного дирижера, то муж меня будет непременно двигать, заниматься протекционизмом. Эхтибар мне, конечно, помогал в профессиональных вопросах, потому что видел, ощущал мое стремление не стоять на месте, развиваться. На самом деле, путь из хора в солистки был для меня довольно длинным и тернистым. Я поступила в Московскую музыкальную академию музыки имени Гнесиных, училась в классе народной артистки СССР Зары Долухановой. Еще студенткой самостоятельно подготовила программу и поехала участвовать во Всероссийском конкурсе вокалистов в Казань, где председателем жюри была Ирина Константиновна Архипова. Стала дипломантом. А Эхтибар в тот же период стажировался у Арнольда Михайловича Каца, окончил аспирантуру в НГК имени Глинки.

— О, по-моему, это очень здорово — учиться у Зары Долухановой, она не просто выдающаяся, она самобытная камерная и оперная певица: имея небольшой диапазон, сумела им гениально распорядиться. Расскажи, пожалуйста, о ней. Вы вообще часто ли виделись? А то, например, будущие драматические режиссеры поступают на курс к мэтрам вроде Додина или Фокина, а на самом деле своих мастеров видят крайне редко, те значатся, скорее, номинально, нежели реально.

— Нет, у вокалистов все иначе. У вокалистов не курс, а класс, предполагающий индивидуальные занятия. Без тесного персонального контакта с преподавателем научиться правильно, красиво петь невозможно — педагог ставит тебе дыхание, которое облагораживает звук, учит управлять связками, диафрагмой, всеми мышцами, которые резонируют.

Зара Александровна действительно была прелестнейшим, умнейшим человеком. Она умела держаться невероятно просто, но одновременно величественно. Это такая особая порода людей, сейчас уже почти исчезнувшая, — они лишены вычурности, но наделены внутренней собранностью, чувством собственного достоинства, придающим им магическую силу.

Я всегда аккуратно, тщательно готовилась к занятиям. И Зара Александровна, видя мое старание, говорила: «Марина, вы спели хорошо, но…» Как бы хвалила и притом тут же очерчивала круг новых задач. Я понимала, что спела хорошо — ну, недаром же послушать меня на экзамене собиралась полная аудитория?.. И я уверена, что всегда есть «но» — новые цели, к которым нужно стремиться.

Когда я поступила в Гнесинку, Заре Долухановой было 79 лет, а преподавала она почти до последнего дня жизни, до 89 лет. И никто бы не осмелился назвать ее старой — она правильно питалась, вела разумный образ жизни, была всегда «в форме», подкрашена, причесана, со вкусом одета.

— А вы когда-нибудь разговаривали с Зарой Александровной на личные темы? Я не имею в виду...

— Я тоже и представить себе не могла, как можно с Долухановой говорить о мелочах. Я спрашивала ее, как она стала вокалисткой. Оказывается, она сначала училась как пианистка, как скрипачка, и только благодаря мужу ее старшей сестры — Павлу Лисициану, распознавшему ее вокальные способности, стала выступать на оперной сцене, даже не имея специального образования. Ирочка, я ведь тоже преподаю вокал в консерватории.

— Как? Я хотела спросить: как тебя хватает еще и на преподавание, учитывая, что ты постоянно то на репетициях премьер, то на спектаклях?

— Я не планировала заниматься преподаванием, но случилось так, что Римма Иосифовна Жукова с кафедры сольного пения заболела, меня пригласили ее замещать, и вот седьмой год я работаю на вокальном факультете.

— Ведешь класс?

— Не класс, а классы. У меня несколько студентов. Есть уже и выпускники, двоих из них приняли в наш НГАТОиБ. В некоторые дни я без перерыва, безостановочно занимаюсь со студентами по 8–9 часов. И сейчас я лучше, чем раньше, понимаю Долуханову. И лучше понимаю саму себя, поскольку я вынуждена была раскладывать на составные части, анализировать свой голос, чтобы объяснить им, как своими данными управлять. Первое время я училась учить студентов, училась устанавливать дистанцию. Студенты ведь разные и по степени одаренности, и по трудолюбию, и по воспитанию. Есть молодые люди без тормозов, которые вежливое отношение к себе принимают за возможность панибратства, фамильярности. В этих случаях ставлю на место. Я никого не ругаю, чтобы не лишать уверенности в себе, говорю «ты — молодец, но…» И далее — длинный перечень. В самом деле, между педагогом и студентом устанавливаются особые, очень тесные, интимные отношения. У педагогов по вокалу своей терминологии так и не выработалось, мы пытаемся на каком-то птичьем языке междометий, восклицаний и жестов дать понять, как заниматься звукоизвлечением, как регулировать свое дыхание. Пение — это в первую очередь правильно взятое дыхание, позволяющее появиться красивому, выразительному звуку.

— Марина, ты оттягивала счастье материнства, сначала получила образование, состоялась как актриса. А к долгожданному, желанному ребенку — дочери Сабине — предъявляешь такие же строгие требования, как к себе? Кстати, почему вы дали ребенку именно это имя?

— Сабиной звали самую красивую девочку из моего двора, из моего детства. Позже, когда мы с мужем выбирали имя для нашей новорожденной дочки, я узнала, что с именем Сабина связана история основания Рима, оно происходит от древнего арамейского глагола saba — мудрая. Девушке, женщине необходимо быть мудрой. Мы Сабину абсолютно не балуем. Она с шести лет занимается музыкой, постоянно поочередно то с папой, то со мной занимается.

— А на каком инструменте она играет? На пианино?

— Нет, на скрипке.

— Почему? Это же самый трудный инструмент, труднее не придумаешь!

— Она сама его выбрала. У дочки абсолютный слух, мы сначала привели ее к Мэри Симховне Лебензон, и ребенок зажался. Ну, совсем не хотела показываться, хотя дома все делала — и ноты узнавала, стоя спиной к клавиатуре, и интонировала, и пела, и даже играла. Мы спросили: почему? И Сабина ответила: «Я хочу играть на скрипке». Может, не надо было так буквально ее желания воспринимать, но повели дочку на прослушивание к Марине Александровне Кузиной, лучшему педагогу по скрипичному исполнительству, я считаю. Она одобрила, с тех пор Сабиночка осваивает «самый трудный инструмент», правильно ты выразилась. Я не знаю, что из этого получится, я вижу, что занимается дочь усердно, но не фанатично. А для успеха, для достижений все-таки нужна именно такая всепоглощающая включенность, увлеченность.

— Сколько Сабиночке лет?

— 26 марта исполнилось 11. Она у нас родилась за день до Дня театра.

— Пока еще рано судить. Лучшее, что могут дать родители, — это их любовь, хорошее воспитание и образование. А тебе кажется, что без музыки нет жизни?

— Для меня нет. Я постоянно слушаю музыку и пою дома. Вероятно, соседям это не нравится, может, это их бесит…

— О, я тебя умоляю! Твои соседи должны быть счастливы соседством со звонкоголосой красивой актрисой, которая наверняка и мусор не выйдет выбросить неприбранной.

— Это точно, я никогда не выхожу «в люди» без макияжа, непричесанной. И без улыбки. Никто никогда не видел моих слез, кроме одного человека — директора нашего театра Леонида Михайловича Кипниса. Но, надеюсь, он простил мне мою слабость.

— А женщина и не обязана быть сильной, очень хорошо, когда у нее не только муж, а и начальник — настоящий мужчина.

Марина, прости, мы не можем обойти молчанием эту тему. Событие, которое всех удивило. Сначала воспринималось сенсацией, что Эхтибар Ахмедов уволился и поехал работать «главным» в музыкальный театр Екатеринбурга, затем то, что ты осталась в Новосибирске. В городе, где вы вместе так трудно приживались, адаптировались. Ослушаться мужа для восточной женщины — вольность непозволительная. Это я сказала на уровне шутки.

— А я без шуток мужа понимала, когда он стремился уехать, вкусить чего-то нового, расширить свой опыт. Но за ним не поехала, потому что не хотела отрывать Сабину от прекрасных педагогов, от учебы. Не могла бросить своих студентов, свои роли, свой театр.

Прекрасно понимаю, что театр сегодня стремительно меняется, что он совсем не тот, каким был 23 года назад. Но для меня театр стал родным, стал родиной, как и город, в котором мои выступления находят отклик. Здесь родилась моя дочь, здесь состоялись мои премьеры. Кстати, у меня никогда не было страха перед верхними нотами, я, даже не будучи уверенной в том, что возьму звук, легко его брала. Гораздо сложнее было найти, проявить свой тембр в середине, в низах.

— Марина, в опереттах, в музыкальных комедиях все сюжеты про любовь. Скажи по секрету, когда ты играешь эти чувства, ты вспоминаешь, например, свою первую любовь?

— Первую любовь? Зачем мне ее вспоминать, если я и не забывала? Я замужем за человеком, который стал моей первой и последней любовью. Я поняла, как сильно люблю мужа, только когда он ненадолго уехал на Урал. И он безумно тосковал. Может, его временный отъезд и выпал нам для проверки чувств?

— Я рада, что ваши чувства выдержали испытания. Но есть ли что-нибудь, что ты любишь, кроме театра и семьи?

— Конечно! Я обожаю украшения, пусть не ювелирные, пусть бижутерию, — просто мерять, фантазировать. Меня очень увлекает шопинг — пусть не купить, но хоть насмотреться, потрогать. Мне шопинг поднимает настроение, но пока, до отпуска на это совершенно нет времени. И если вдуматься, зачем мне шопинг, если я и без него счастлива?

Признаться, на первых порах я, как и многие, обратила внимание на Марину не столько как на актрису, а как на счастливую спутницу жизни импозантного главного дирижера музкомедии Эхтибара Ахмедова. Они, приехавшие из Баку, были заметной, колоритной парой, и я мигом среагировала, написав заметку об их истории любви под заголовком «Ария как средство против ревности». Хотя сейчас понимаю, что ревность в их отношениях вовсе не главное, не существенное. Музыка и стремление двигаться вперед, не поддаваться творческой стагнации — вот что объединяет неразлучников, помимо чудесной талантливой дочки.